Не бывает плохих или хороших наций. Бывают плохие или хорошие люди. Пренебрежение нацистами этой простой истиной стоило жизни десяткам миллионов людей. Но и среди самих членов «рабочей партии» встречались те, которым была чужда жестокая тупость, и которые – кто-то ценою собственного состояния, кто-то ценою собственной жизни – пытались спасти тех, кого беспричинно ненавидели и истребляли их сволочные сородичи. Одним из таких людей был Оскар Шиндлер, человек, который пожертвовал собственной мечтой, чтобы выкупить у нацистов тысячу с лишним еврейских душ, подарив им и их потомкам жизнь. Человек, о котором и повествует этот фильм.
Пусть идут к черту яростные хулители как бизнесмена, так и фильма – а такие, увы, есть. Все их вопли о спекуляции Спилбергом щепетильной тематикой, о равнодушном стремлении магната нажиться на войне и отсутствии сопротивления со стороны евреев Холокосту мерзко слушать и читать. «Список Шиндлера», осторожной и трепетный к деталям – шедевр. Монументальная драма на фоне эпической трагедии, которая страшнее любого фильма ужасов, ибо рассказывает о том, что происходило в реальности. Лучший памятник шести миллионам евреев, которые были сожжены преступными сумасшедшими в темные годы прошлого века.
Стивену Спилбергу – еврею, который весь свой гонорар потратил на учреждение фонда Шоа, показательный факт – на основе рассказа пережившего Холокост Полдека Пфефферберга, послужившего фундаментом для книги Томаса Кенилли «Ковчег Шиндлера», удалось снять нечто невероятное. Картина, которую жутко смотреть, но от которой невозможно оторваться, все три часа ее хронометража. Симфония, в которой сплетаются боль и надежда, отчаяние и стремление, страх и облегчение, и жажда, во всех ее проявлениях.
Просмотр «Списка Шиндлера», пожалуй, самый надежный способ со всей полнотой осознать тот кошмар, который творился в 40-ых годах в Европе. Краковское гетто – яма, в середине которой зияет дыра в пропасть. Глава интернированный семьи, восклицающий «Куда уж хуже!?», равно как и сбившиеся поболтать на улице евреи еще не подозревают, что это только начало. Серость, сырость, нищета оказываются лишь нелицеприятной прилюдией к бесчеловечной веренице бесконечных поездов, лагерей, холода, надзирателей, болезней, экспериментов, тяжелой работы, убитых вместе с их носителями надежд, и света, которым оказывается прожектор лагеря Аушвиц-Биркенау.
Как никогда чувствуешь, что испытывали те люди. Жизнь в страхе, жизнь во тьме, когда ни пианино, ни подвал, ни выгребная яма не спасают от смерти, когда отобранные и брошенные пожитки – наименьшая из бед, если удалось пережить череду страшных испытаний. Офицеры руководят расстрелами с таким видом, с каким заводские рабочие стоят у стонка, а офисные клерки сидят перед компьютерами. Набитые в вагон люди еще не подозревают, что билет – в один конец, и что их чемоданы уже потрошат, а вещи – сортируют. Жуткие истории о том, как их потом отправляют в «душ», который оказывается газовой камерой. Евреи, предаюшие своих сородичей; евреи, которых заставляют выкапывать и живать трупы своих родных, друзей и близких – ни один хоррор и рядом не стоял с тем ужасом, который вызывают все эти кадры.
Музыка лишь усиливает впечатление от гениальной постановки. Погром Краковского гетто под детскую песенку, облава на выживших под Моцарта – как тут не вспомнить «Заводной апельсин» Кубрика? – и повторяющийся лейтмотив «Йерушалаим шель захав», а в конце – тонкая, пропитанная болью и горечью утраты скрипка. Джон Уильямс заставил рвущиеся на тысячи осколков сердца зрителей еще больше трепетать, не только от увиденного, но и от услышанного.
Обагряющие снег черной кровью расстрелы, идущие из фабричной трубы дым и пепел, набитые людьми удушающие вагоны – в руках Януша Камински камера абсолютно безжалостна к зрителям. Пули вышибают мозги, толпы раздетых женщин ожидают смерти в «душевой», руки евреев тянутся из мелких окон составов к живительной влаге – а оператор продолжает методично выхватывать кадр за кадром, глядя на которые сложно осознать, что все это происходило в жизни, каких-то пол-с-лишним века назад. Отказываешься верить, что одни люди могут обращаться с другими как со скотом.
Черно-белая цветовая гамма отражает саму реальность: серую, мрачную, безнадежную, беспросветную. Пепел, покрывающий снег. В царстве Аида нет места радуге. Лишь рвущее душу бледно-красное платьице дважды мелькает на экране, да загораются синеватым пламенем свечи, когда впервые с древних времен спокойной жизни начинается Шаббат. И финал, просто невероятный финал, способный, кажется, вышибить немало слез даже у бездушного мизантропа.
Вид вытянувшихся вдоль линии горизонта, шагающих навстречу зрителю евреев Шиндлера, в сопровождении исполняемого хором «Золотого Иерусалима», взрывает в черепной коропке тот клубок извилин, который отвечает за эмоции. Радость и печаль, восхищение и горечь, волнение и ступор, трепет и благоговение, и еще множество чувств, названия которых еще не появились в человеческом языке. А после идет испепеляющая остатки сил сцена у могилы Шиндлера, ради которой создатели собрали спасенных им людей. Скрипка играет на натянутых в душе струнах, пока участники тех страшных событий отдают дань почтения своему Моисею, а цветы на надгробии, в окружении аккуратно сложенных камней, кажется, на пару секунд останавливают сердце.
Сам Оскар Шиндлер, практически блестяще воплощенный на экране Лайамом Нисоном – тема для отдельного разговора, и говорить о нем можно долго. Статный, он на голову выше всех своих сопартийцев в физическом плане, и на тысячу голов – в моральном. Однако вначале перед нами предстает чертовски обаятельный и харизматичный магнат, чей гибкий ум и проницательное чутье позволяют ему без труда заводить нужные знакомства и организовывать собственный бизнес. Война, на которой он собирается нажиться, его не сильно тревожит – это где-то там, далеко, за горизонтом – и интересует его лишь с точки зрения возможности пригразить двум слепым исполнителям отправкой на Восточный фронт, в случае неисполнения его прямого требования.
Но за три часа экранного времени, в течение которых перед нами проносятся шесть лет его жизни, он проходит путь, которые некоторые люди и за целую жизнь оказываются неспособны одолеть. Цепная этическая реакция, катализатором которой служит одна отсутствующая конечность одного благодарного рабочего. Для него это – кошмар. Ломается его сознание, рушится мировосприятие, и ему приходится по кирпичикам собирать новое, превращая себя из эгоистичного потребителя в альтруистичного дарителя. Кажется, что лишь изящное мастерство и изощренные думы, с помощью которых ему приходится лавировать между мучителями и их жертвами в попытке спасти последних, удерживают его от падения в пропасть.
А в финале... в финале рождается сверхчеловек. Истинные праведники себя не щадят, и когда Ицхак Штерн цитирует ему Талмуд, это бессмертное «Спасший одну жизнь, спас жизни всех», он не радуется, а впадает в необъятную горечь. Машина, за которую можно было выкупить десять евреев, значок – «Зачем мне он? Это еще два, минимум еще один, еще один...» – они сводят его с ума. Ему кажется, что он, в соответствии с цитатой, всех погубил, ведь его праздная жизнь стоила жизни тем, кого он не спас. И хоть Нисон, при всем своем мастерстве, в этой сцене несколько переиграл, ее содержание полностью искупает этот огрех. Несправедливое самобичевание, слепое к собственными благим деяниям – удел истинных праведников.
Зеркальное отражение Шиндлера – Амон Гет, ифантильный ублюдок. Подобно жестокому ребенку, который наслаждается страданиями животных или насекомых, он с упоением взирает на страдания людей. Убийство человека вызывает в нем такой же эмоциональный отклик, как чашка кофе поутру: со скучающей сосредоточенностью он, с балкона своей виллы, отстреливает рабочих, проявляя инициативу на благо Рейха. Гедонист, чей беспутный образ жизни еще больше укрепляет зрителя во мнении, что скотина живет в своем укромном королевстве, негласно величая себя королем. На регулярные инспекции и указания сверху он реагирует вполсилы, чтобы их больше осталось для ночного кутежа и утреннего расстрела каторжинков, а к ставшей его домработницей еврейке он питает извращенное, садистское вожделение.
Лучше всего о том, как Райф Файнс справился со своей ролью, говорит его встреча с пережившей Аушвиц Милой Пфефферберг, в ходе которой она до дрожи была взволнована его сходством с реальным Амоном Гетом. Дело здесь в принципе не может ограничиться одним внешним сходством – довольно приличным, достаточно лишь взглянуть на доступные в интернете фотографии коменданта. Жесты, телодвижения, возможно, даже манера речи – только такое способно освежить в памяти страшный образ эсэсовца, чей отпечаток за десятилетия наверняка побледнел. После фильма нелегко представить, что сам Файнс в реальной жизни совсем другой, и вряд ли может быть хотя бы отдаленно таким, каким был его персонаж. Слишком силен созданный им образ.
И, напоследок, грех не упомянуть неподражаемом Бена Кингсли, сыгравшего еврея и управляющего делами Шиндлера Ицхака Штерна. Наверно, что-то вроде собирательного образа представителя этой нации: хитрый, но благородный, тихий, но бесстрашный, который до самого конца, каким бы они ни был, будет защищать свой народ. Скромный герой, которым невозможно не восхищаться.
«Список Шиндлера» рвет сердце и душу на куски, хрустальные обломки которых впиваются в разум, заставляя его вопить от чужой боли. Хочется кричать, но крик застывает в горле. И режет тебя изнутри.