"Измерять демократию стоит по тому, сколько свободы она дает диссидентам, а не ассимилированным в системе конформистам,"- Эбби Хоффман
«Дело Чикагской семерки» на самом деле является делом «Чикагской восьмерки». Ведь в 1969 году федеральный суд присяжных был собран по делу восьми молодых людей, задержанных во время протестов против войны во Вьетнаме годом раньше в Чикаго, где Демократическая партия США выбирала своего кандидата на пост президента. Восьмерых обвиняли в сговоре и подстрекательству к беспорядкам, вылившимся в масштабное столкновение с Чикагской полицией. Довольно странно, почему режиссер и сценарист Аарон Соркин решил таким образом вывести за рамки общего дела Бобби Сила, неприкрытая предвзятость судьи к которому оторвала его дело в отдельное производство, но не сделала его менее значимой фигурой для истории протеста или для понимания контекста политических событий, творившихся в 1968 году.
Чем бы ни обосновывал свое решение Соркин, это не помешало ему уделить Бобби Силу значительную порцию фильма, ведь именно с ним связаны самые шокирующие сцены, развернувшиеся в здании суда. Этим в полной мере воспользовался недавний лауреат премии Эмми Яхья Абдул-Матин II. Если бы он не исчез совершенно из второй половины картины, то вполне мог бы претендовать на звание самого запоминающегося персонажа, несмотря на поджимающих сзади Сашу Барона Коэна и Эдди Редмэйна (опять же почему Соркин бесцеремонно вырезал Сила из окончания этой истории остается неясным и удивительно непоследовательным решением для в остальном очень последовательного сценариста). Однако в лучших традициях Соркина фильм переполнен яркими личностями, не имеющими между собой почти ничего общего, кроме твердой уверенности в собственных убеждениях. Это то, что Соркин делает едва ли не лучше всех: сталкивает непримиримые персоналии.
В руках Соркина перо действительно острее меча. Можно было бы сказать, что отдельные фразы из написанных им диалогов разят наповал, если бы это не было преуменьшением. Буквально каждое второе предложение производит эффект разорвавшейся бомбы. В устах героев слова становятся хлыстом, которым они орудуют направо и налево, жаля то ироническими намеками, то меткими наблюдениями. Разговоры никогда не движутся в едином направлении, как в большинстве фильмов. Они кружатся, как в эластичном танце, следуя своему внутреннему ритму, подчиняясь мелодии, имеющей мало общего с тем, как разговаривают люди в реальной жизни, и тем не менее звучащей абсолютно верно в заданных обстоятельствах.
С таким исходным материалом и идеально подобранным актерским составом Соркин может фактически расслабиться за монитором и получать удовольствие. Выбор кадров теряет всякий смысл. Будь за камерой Финчер или Спилберг, под которого кстати Соркин изначально и задумывал сценарий, возможно они привнесли бы в словесность «Дела Чикагской семерки» немного больше кинематографичного языка. Однако Соркин поднялся в кино с театральных подмостков, поэтому совершенно неудивительно, что его максимально широкоугольная, широко-плановая постановка отличается аккуратностью и методичностью. Очень редко (но от того не менее эффектно) Соркин позволяет себе какую-нибудь дерзость, вроде вкрапления черно-белых кадров реальных столкновений мирных демонстрантов с полицией в отснятые для фильма сцены с массовкой. Заметим однако, что даже такие придумки Соркина нельзя назвать больно оригинальными, Спайк Ли уже использовал подобный прием в «Черном клановце».
Сосредоточиться Соркин предлагает на актерах и словах, а актеры по собственному признанию делают все, чтобы отдать должное сценарию. Эдди Редмэйн донельзя органичен в роли с иголочки одетого Тома Хейдена, общественного активиста и, между прочим, бывшего мужа Джейн Фонды, которому при всей его учености свойственна некоторая радикальность. Здесь кстати стоит отметить, что Соркин не стремится сделать своих протагонистов белыми и пушистыми, однако намекает на важность понимания контекста событий, позиции, на которой завязан весь третий акт картины. В этом особенно чувствуется значимость данной картины для нашего времени, когда стычки между либералами и консерваторами порой перерастают в чудовищное упрямство. Наравне с отстаиванием собственной позиции важно все-таки прислушиваться к альтернативной повестке тоже, чтобы четко понимать, где ты все еще защищаешь свои ценности, а где уже посягаешь на свободы и права других людей.
Больше всего эта черта видна в персонаже Джозефа Гордон-Левитта, играющего амбициозного молодого прокурора Ричарда Шульца. Стоит учесть, что в реальности Шульц по словам очевидцев вовсе не симпатизировал обвиняемым. В этом плане Соркин значительно приукрасил реальность для большей драматичности и вероятно потому что это вписывалось в его общее послание для фильма. В исполнении Гордон-Левитта Шульц предстает убежденным работником системы, которому однако не чуждо ничего человеческое. За стиснутыми зубами Левитта разворачивается целый мир эмоций и маленьких нюансов, которые выдают в его персонаже гораздо более симпатичного человека, чем его начальники, что втянули его в этот театр абсурда. Его персонаж в отличие от реального прототипа наглядно демонстрирует как важно во всем оставаться человеком.
За театр абсурда же отвечают в основном судья в исполнении Фрэнка Лангеллы и Саша Барон Коэн в роли подсудимого основателя партии молодежи йиппи Эбби Хоффмана. Эти двое зажигают не по-детски, что и понятно: оба известны как крайне одиозные личности, пусть и находящиеся по разные стороны баррикад. При этом у них даже фамилия одна и та же – случайность, из которой вытекает крайне увеселительная перепалка. Правит баллом конечно Коэн, задающий тон своими едкими комментариями, но нельзя недооценивать труды Лангеллы, на плечах которого тяжелая ноша: показать всю комичную оторванность судьи Хоффмана от реальности, сохранив серьезность весьма реальной власти, которую он держал в своих руках.
Потому что с какой бы легкостью, юмором и динамичностью рассказа не подходил бы Соркин к описываемому событию, мрачность ситуации находит отражение даже в самых маленьких деталях, как например в звонке секретарше адвокатов, у которой допытываются спала ли она с чернокожим. Иногда события в фильме поворачиваются таким образом, что не веришь, что такое вообще может быть, и начинаешь думать будто все, Соркин заврался, и лезешь в интернет, только чтобы вынырнуть из его недр с широко открытыми от ужаса глазами от понимания, что нет, все было именно так. Если что Соркин и приукрасил, то это только чтобы не выставлять отрицательную сторону такой карикатурно злодейской, какой она являлась в реальности.
С темой протестов, обсуждением их радикальности, важности, своевременности, легальности, мотивации, Соркин не мог выпустить «Дело Чикагской семерки» в более удачное время. Это что называется «попал в яблочко». И пусть «лучший фильм года» понятие чересчур субъективное, номинацию на «главный фильм года» «Дело Чикагской семерки» уже уверенно завоевало. Ведь, как говорил Эбби Хоффман, «революция не закреплена за какой-то идеологией или каким-то веком. Это вечный процесс, являющийся неотъемлемой частью человеческого духа», а значит не чужд он и российскому обществу, что наглядно видно по сводкам новостей.
В свойственной ему интеллигентной манере Соркин отстаивает либеральные ценности без всякого науськивания и предвзятости, заранее выигрывая любой спор, потому что прямо на ваших глазах взвешивает все «против» и «за» (вы в прямом смысле смотрите судебные разбирательства!), оставляя зрителя на истинно Спилберговской ноте всеобщего, объединяющего сердца триумфа чести и совести.